Летом 2003 года одному из старейших исправительно-трудовых учреждений России – Владимирскому централу – исполнится 220 лет. А начиналось все с указа Екатерины II, по которому в августе 1783 года на окраине тогдашнего Владимира был открыт рабочий дом «для арестантов, обличенных в краже, грабеже и мошенничестве». По тюремному уставу, сочиненному императрицей, надзирателям и смотрительницам рекомендовалось наблюдать за заключенными «крепко и неослабно во всякое время», но обходиться с ними «человеколюбиво». Что, впрочем, не мешало клеймить арестантов, «чтобы они от прочих добрых людей были отличны» – на лбу выжигали надписи «вор», «кот» (каторга), на щеках буквы «В», «К» и «Г» (грабитель»), – вешать им на шею тяжелые деревянные колодки, приковывать цепью к «исправительному стулу» (толстому чурбану) и пороть – за различные проступки. Николай I, побывавший проездом во Владимире полвека спустя, с удручением отметил, что город и тюрьма находятся в большом упадке. Благоустройством занялась арестантская рота, созданная по его указанию. Она же возвела и первый каменный тюремный корпус. В 1864 году его заселили польские повстанцы.

При Александре II отстроили еще один корпус – для политзаключенных. Клеймить за негуманностью перестали; колодки заменили на легкие кандалы, для чего в тюрьме открыли собственную мастерскую. Местный губернатор хвалился, что владимирские кандалы лучше варшавских и питерских. Этим «браслетам» смело можно присваивать знак качества, ибо используют их в дежурной части до сих пор.

Первая в России каторжная тюрьма, получившая название «централа», была учреждена во Владимире после революции 1905 года. Содержались в ней в основном политические – террористы и революционеры всех рангов и мастей. Судя по сохранившемуся меню, кормили каторжан сытно: на завтрак – перловое пюре с салом, бульон и чай; на обед – селедка, окрошка, жаркое (или котлеты), компот из трех фруктов; на ужин – каша пшенная с салом, чай. Белого и черного хлеба на сутки выдавалось 2,5 фунта (килограмм).

Михаил Фрунзе, будущий создатель Красной Армии и герой гражданской войны, попавший в централ за вооруженное нападение на полицейского, на тюремных харчах округлился личиком, окреп телом и сбежал. Но только не из самой тюрьмы, как рассказывали легенды, а с городской соборной площади, куда заключенных выводили на работу.

После февральской революции из централа разом выпустили всех политических. Уголовники подняли бунт, обезоружили администрацию и попытались вырваться из тюрьмы. Благодаря унтер-офицеру Адольфу Семашко, оборонявшему вместе с караулом ворота, массовый побег был предотвращен.

Пришедшие к власти большевики пообещали ликвидировать все тюрьмы – проклятое наследие царизма. Было даже принято решение о закрытии Владимирского централа. Но очень скоро выяснилось, что у советской власти врагов видимо-невидимо. И камеры стали быстро заполняться анархистами, эсерами, меньшевиками, белогвардейцами, помещиками, священниками, крестьянами и даже представителями горячо любимого Лениным пролетариата.
Старые «политические», закаленные в борьбе с царизмом, сразу добились для себя улучшенных условий содержания – они могли селиться в камерах вместе с женами и беспрепятственно ходить друг к другу в гости; имели собственные библиотечки, письменные принадлежности, личные вещи; гуляли сколько хотели, раз в месяц им полагалось свидание. Остальные заключенные этих благ были лишены. Правда, в 1926 году вышло «послабление» для крестьян – на время сева и уборки урожая их стали отпускать по домам.

В начале 20-х годов Владимирская тюрьма получила статус «политизолятора с трудовым отделением». Карательный отдел губисполкома занялся перевоспитанием арестантов с помощью принудработ и культурно-массовых развлечений. Политические трудились в канцелярии, остальные – на земляных и строительных работах. В тюрьме устраивались религиозные диспуты, читались лекции, ставились спектакли, давал концерты арестантский симфонический оркестр. Лекторы и массовики-затейники исчезли, как только централ стал особой тюрьмой госбезопасности. Это было начало 30-х.

Последующие пятнадцать лет – «белое пятно» в истории тюрьмы. В 1941-м при подготовке к эвакуации (а она так и не состоялась) уничтожили практически все архивные документы. Материалы военного периода затерялись при передаче их в государственный архив. А тюремные служители мемуаров не писали. Да что там мемуары! До недавнего времени ветераны даже в разговорах с родственниками предпочитали держать язык за зубами, чтобы не нажить беды.

По людской молве, в 1930-е годы в централе пытали и расстреливали заключенных, а по ночам хоронили на кладбище за тюремной стеной. Достоверно же можно говорить лишь о резком увеличении численности заключенных (до двух с половиной тысяч человек), из-за чего пришлось строить третий корпус.
Из людей известных в централе в те годы сидел вожак комсомола Ефим Цетлин; второй секретарь ЦК компартии Узбекистана Сулейман Азимов и Жан Дуппорт.

Латышский стрелок Дуппорт в 1920-е годы создал первый политизолятор в Челябинске, возглавлял аналогичное учреждение в Суздале, в 37-м стал начальником Владимирской тюрьмы, а через год – ее узником. «Я был арестован, избивался в бериевских кабинетах, но еще хуже для меня было, что оказался в камере с теми сионистами и эсерами, которые раньше сидели у меня в Челябинске», – писал он в 1960-е годы председателю КГБ СССР А.Н. Шелепину.

В конце 1945-го централ был переполнен военнопленными. Больше всего было немцев. Со временем офицеров чинами пониже перевели в лагеря, в тюрьме остались только «шишки» – фельдмаршал фон Шернер, начальник личной охраны Гитлера Ратенхубер, руководитель разведки Пикенброк...

Ветеран централа Александр Сергеевич Малинин, служивший в ту пору в тюрьме, рассказывал мне: «Хуже всех вели себя военнопленные греки, размещенные в двух камерах. Кричали, нарушали режим, а когда одного из них пытались отправить в карцер, даже полезли в драку. Немцы и японцы – народ дисциплинированный, с ними никаких проблем не было. Хорошо помню Вейдлинга, командовавшего обороной Берлина. Старенький был, болел тяжело. У нас и умер. Потом скончался фельдмаршал Клейст. Мы его завернули в одеяло и зарыли на кладбище, а спустя некоторое время звонят из Москвы, мол, должна приехать комиссия из немецкого посольства. Приказали Клейста эксгумировать, одеть в мундир с наградами и захоронить в гробу. А труп уже разлагаться начал. Вытащили его к конюшне, кое-как одели. Но посольские останками фельдмаршала даже не поинтересовались.
В трех камерах у нас сидели австрийские проститутки. Красивые девчата! Целыми днями наряжались, красились, маникюр делали, им это не запрещали. Немцы и австрийцы получали много богатых посылок от Красного Креста, поэтому питались лучше других».

Двадцать пять японских генералов распределили по одному в общие камеры. «Я по национальности китаец, вот уже семь лет нахожусь в камере. Посадите ко мне китайца или японца, дайте книгу на китайском языке, потому что русского языка я не знаю, а родной язык начинаю забывать», – просил начальника тюрьмы бывший генерал-лейтенант японской армии, руководитель религиозного общества «Красная Свастика» Ю-И-Джи.
Почти все японские военнопленные скончались во Владимире и были похоронены в общей могиле. В наши дни их соотечественники поставили на ней памятник.

После войны с Западной Украины привезли много бандеровцев. Шесть самых «идейных» посадили в отдельную камеру. Со всеми усиленно работали сотрудники МГБ. Тех, кто отрекался от своих убеждений, постепенно выпускали, но большинство соратников Степана Бандеры предпочли умереть в заключении.
Одним из самых знаменитых заключенных централа по праву считается граф Василий Шульгин – монархист, бывший заместитель председателя Государственной думы, идеолог Белого движения. В 1944 году его похитили в Югославии и переправили в СССР. За антисоветскую деятельность дали 25 лет, но отсидел десять. После освобождения администрация области просто не знала, что с ним делать. Вначале поместили его с женой в дом престарелых в Гороховце, потом дали маленькую квартирку во Владимире.

А он через пару месяцев после освобождения сделал в дневнике такую запись: «Как я провел бы эти 12 лет на свободе?.. Меня кто-то содержал бы, и кто знает, может быть, чаша моих унижений была бы на свободе хуже, чем в тюрьме. Мое перо, которое не умеет служить, не могло бы меня прокормить. В наше время независимые люди никому не нужны. Их место – тюрьма или богадельня. То и другое мне предоставили Советы, т.е. принципиальные враги, политические противники...»

В тюрьме Шульгин написал несколько исторических работ, которые, к сожалению, были там же уничтожены. Больше повезло Даниилу Андрееву (осужден на 25 лет, отсидел десять, вышел из тюрьмы смертельно больным, в централе написал знаменитую «Розу мира»). Его рукописи сохранил и позже передал жене заместитель начальника тюрьмы Давыд Иванович Крот. В нарушение существовавших правил. Обычно все рукописные материалы заключенных после их освобождения или пересылки в лагерь сжигались. Исключение составляли лишь бумаги Георгия Угера (конструктора самолета «У-2»), который работал в камере над какой-то радиостанцией. Его чертежи и записи по секретной почте переправляли в Москву. Входить к Угеру имел право только начальник тюрьмы, а когда заключенный шел на прогулку, у дверей камеры ставили специального часового.

В 1952 году во Владимирке в одиночках разместили 32 «номерных» заключенных. Сам факт их пребывания в тюрьме держался в секрете. Согласно правилам, надзиратели не должны были знать их имена. Всем, кроме начальника тюрьмы и замов, категорически запрещалось вступать с ними в какие бы то ни было разговоры. А «номерным» разрешалось заниматься литературной и научной деятельностью, иметь в камере собственные книги, географические карты, атласы, рукописи; выписывать через управление МГБ из библиотек книги и газеты, слушать радио. В отличие от других арестантов они могли отдыхать в постели в любое время суток; каждый день гуляли дважды по полтора часа; имели при себе деньги (до 100 рублей) и покупали на них продукты.
В числе этих «номерных» были брат наркома Константин Орджоникидзе, сестра жены Сталина Анна Реденс и свояченица Евгения Аллилуева, бывший обер-бургомистр Смоленска Борис Меньшагин.

14 «номерных» заключенных – это министры буржуазных правительств Литвы, Латвии и Эстонии и их жены. В 1940 году сотрудники НКВД вывезли их из Прибалтики в Саратов, Тамбов, Сызрань и устроили на работу. В начале войны арестовали и поместили в одиночки по московским тюрьмам. Суд над ними состоялся только в 1952 году. Все получили по 25 лет, после чего их отправили во Владимирку. Освободили их после смерти Сталина, но вернулись домой они только в 1960-е годы. В тюрьме умер только основатель эстонской армии генерал Иохан Лайдонер.
Вместе с премьер-министром Литвы Антоном Меркисом отбывали заключение жена Мария и 17-летний сын Гедемин. Все трое 11 лет провели в одиночных камерах. Во Владимирской тюрьме у них появилась возможность встречаться во время прогулок. Надзиратели жалели Гедемина, считая, что у парнишки «поехала крыша», – тот все время просил принести ему книги по истории дипломатии. «Крыша», по счастью, осталась на месте, и сегодня Гедемин Меркис – один из лучших специалистов Литвы по рыночной экономике.

Но были заключенные, на чьей психике пребывание в одиночке сказалось. Сошел с ума венгр Климент Тибо (осужденный за шпионаж). «Во время вывода на оправку пытается бежать, начальника тюрьмы считает шпионом, просит передать это в ЦК», – писали в докладных надзиратели. Для «исцеления» Тибо сажали в карцер, и только через полтора года его отправили в казанскую психиатрическую больницу. Туда же пришлось перевести и повредившуюся в рассудке Анну Реденс.

После войны в тюрьме отбывала четырехлетнее наказание жена маршала Буденного, артистка Большого театра Ольга Михайлова. Певица Лидия Русланова и актриса Зоя Федорова пробыли здесь недолго. В 1953-м по ходатайству маршала Жукова освободили Русланову, годом позже из тюрьмы вышла и Федорова.
Когда тюрьма перешла в ведение МВД, началась реабилитация репрессированных. На их место присылали отпетых уголовников. Эти сразу вступили в борьбу с тюремной администрацией. Даже совершали нападения на контролеров; хорошо, обходилось без смертельных случаев. В знак протеста занимались членовредительством.
Рассказывает А.С. Малинин: «Обычно они глотали ложки, разломанные пополам. Съест с десяток и говорит: «Смотри, начальник, у меня в желудке звенит». Наш хирург – Бутова, боевая такая женщина, – до сорока железных предметов из таких чудиков извлекала. Один, сидя в карцере, отрезал себе ухо и выбросил его через окошко в коридор. Пришили ему ушко, а он на следующий день другое отрезал. Кто себя за мошонку к табуретке прибивал, кто скальп с себя снимал, животы разрезали, мышей ели, пуговицы в два ряда пришивали на голое тело! В общем, Бутовой работы хватало».

Сына Сталина Василия привезли сюда в 1955-м под именем Василия Васильева. Но поскольку в сопроводительных документах указывалась настоящая фамилия, то шила в мешке утаить не удалось. А.С. Малинин, как дежурный дневной смены, общался с ним не однажды: «Хороший был человек, ничего плохого про него не скажешь. Режим выполнял. Никогда не жаловался. Содержали его получше, чем других, – полы в камере сделали деревянные, питание дали больничное – нездоровый был человек. Потом привлекли к работе в мастерских. Он стал хорошим токарем, план перевыполнял. Инструмент тогда трудно было достать, так по его просьбе жена (какая из трех – не припомню) привезла два неподъемных чемодана с резцами, фрезами. О себе Василий Сталин оставил добрую память. У нас раньше питание разносили по корпусам в бачках, а он сконструировал и изготовил особую тележку, на них и сегодня возят продукты».

В 1958–1968 годах в централе сидел бывший заместитель начальника Первого (разведывательного) главного управления МГБ СССР Павел Анатольевич Судоплатов. Поместили его в одиночку в корпусе, где он когда-то сам беседовал с немецкими генералами.

«Режим в тюрьме отличался строгостью. Всех поднимали в шесть часов утра. Еду разносили по камерам... Голод был нашим постоянным спутником, достаточно было поглядеть в тусклые глаза заключенных, чтобы убедиться в этом. В день нам разрешалась прогулка от получаса до сорока пяти минут... Туалета в камере не было – его заменяла параша...» – напишет он в мемуарах.

Надзиратели, узнав, что Судоплатов «главный советский разведчик», стали относиться к нему с огромным уважением. Начальник тюрьмы устроил в больницу, разрешил свидания с родными дважды в месяц.
Здесь Судоплатов встретил своих коллег по НКВД–МВД – Эйтингона, Мамулова, Шариа, Людвигова – и тех, кого ему довелось допрашивать, – министра иностранных дел Латвии и председателя Лиги наций Вильгельма Мунтерса, связных бандеровского подполья Марию Дидык и Дарью Гусяк.

В мае 1960 года американский самолет-разведчик, пилотируемый Фрэнсисом Пауэрсом, был сбит нашими ПВО под Свердловском. А уже в августе незадачливый летчик-шпион очутился в централе. Здесь он должен был отсидеть три года, после чего его ждало семь лет лагерей.

Через месяц Пауэрс стал жаловаться во все инстанции на свою бездеятельность и отсутствие общения, а потом впал в депрессию. Сотрудники КГБ доверили ему клеить конверты и плести коврики из мешковины. Затем к нему подселили латыша, осужденного за шпионаж. Обрадованный, летчик щедро делился с сокамерником продуктами, которые присылали родственники и сотрудники американского посольства. Ходили разговоры, что беседы Пауэрса с латышом прослушивали кагэбэшники, но выболтал ли американец какие-либо военные тайны, мы вряд ли узнаем.
Через полтора года Пауэрса обменяли на советского разведчика Рудольфа Абеля. В конце 1990-х годов в централ приезжал из Чикаго сын Пауэрса.

В 1970-е годы в централе появилась новая категория «особо опасных преступников» – более восьмидесяти диссидентов и правозащитников: Владимир Буковский (тот самый, которого обменяли на Луиса Корвалана), Кронид Любарский, Натан Щаранский, Анатолий Марченко и другие. В централе отбывали заключение и члены Всероссийского социал-христианского союза Леонид Бородин, Игорь Огурцов, Михаил Садо, собиравшиеся свергнуть тоталитарный режим.

Забегая вперед скажу, что когда Щаранский в 1996 году баллотировался на выборах в кнессет Израиля, к контролерам централа подходили люди, предлагавшие большие деньги за компромат на него.
В конце 1970-х годов Владимир стал крупным туристическим центром. И диссидентов от греха подальше перевезли в Мордовию. А взамен централ получил уголовников, среди которых было двадцать шесть (!) воров в законе. Какие между ними шли разборки, история умалчивает, но настоящими «законниками» признали лишь двоих.
В конце 1960-х у тюрьмы появилось собственное производство. Поначалу шили хозяйственные и пляжные сумки, пользовавшиеся большим спросом; резали шахматы из дерева. Затем завели механические мастерские, а в конце 1970-х построили три производственных корпуса, в которых на ВПК работало до девятисот человек.
Это был период невиданного процветания централа. Прибыль от производства доходила до 13 миллионов рублей. Снабжалась тюрьма хорошо.

Все изменилось после 1991-го. Из-за развала ВПК было свернуто производство. Недофинансирование стало хроническим. Чтобы накормить, одеть-обуть заключенных, начальник тюрьмы и его замы буквально ходили с протянутой рукой. Тюрьма страшно задолжала поставщикам. Настал день, когда хлебозавод дал от ворот поворот. А что значит оставить зэков без хлеба? Пришлось обращаться за помощью к ворам в законе. На их деньги и закупили хлеб.

Воровской «грев», конечно, поступал (чай, сахар, фрукты, машину моркови прислали), но он не шел ни в какое сравнение с помощью, оказанной благотворительной организацией «Накормить детей», Движением против голода, немецким Красным Крестом, Американскими православными христианами, Владимирской епархией.
А вот зарплату сотрудникам тюрьмы не платили по семь месяцев. «У заключенных на обед первое-второе-третье, а мы носили из дома кусок хлеба да луковицу, ну, у кого свое хозяйство, сальца кусочек мог прихватить. Пояса затянули на последнюю дырочку», – вспоминал один из офицеров.

«Тюрьма есть ремесло окаянное, и для скорбного дела сего истребны люди твердые, добрые и веселые». Плакат с этим высказыванием Петра I висит на стене кабинета нынешнего начальника тюрьмы Сергея Александровича Малинина, служащего в централе вот уже двадцать лет.
«За годы моей работы тюрьма изменилась коренным образом, – рассказывал мне Малинин. – Давно ушли в прошлое кулаки, дубинки и сапоги. Другими стали отношения между заключенными и администрацией. Нет ярко выраженного противостояния, нападений на контролеров, массового проявления неповиновения. Хотя у нас содержатся полторы тысячи особо опасных преступников – члены ОПГ, киллеры, «лифтеры», маньяки, насильники, пресловутые воры в законе. Многие из них имеют не одну судимость; 15 процентов осуждены на 25 лет. Словом, контингент серьезный. Кроме того, на территории тюрьмы находятся следственный изолятор и больница, где лежат туберкулезники, психически ненормальные, больные СПИДом.

Мы стремимся сейчас создать для заключенных приемлемые условия. Сидят нынче по четыре – шестнадцать человек в камерах. Но есть туалеты, вентиляторы, электрические плитки, многим родные передали телевизоры. Я бы и холодильники разрешил поставить, но проводка у нас старая, боюсь, не выдержит. Пекарню свою завели. Частично восстановили производство – четыреста заключенных собирают телефоны и изготавливают спортинвентарь. Сейчас они могут креститься, молиться, венчаться в тюремном храме. Концерты по возможности для них устраивают. Пару месяцев назад с окон сняли жалюзи-«намордники», в камерах стало светлее».
В тюрьме находится порядка 50 категорий заключенных. По разным причинам одних нельзя содержать с другими, и во избежание конфликтов все это надо учитывать.

Головная боль для начальника тюрьмы – ВИЧ-инфицированные. Год назад их было пятеро, потом с воли пришло еще сто сорок. Содержат их под наблюдением врачей изолированно. Европейцы считают это неправильным. Но если их поселить со здоровыми, беспорядков не миновать.

О ворах в законе Малинин рассказывать отказался: «Не хочу делать им рекламу. Скажу лишь, что если в нашей работе будут какие-то промахи, они это непременно постараются использовать в своих целях».
Как участник международной программы «Тюрьмы-партнеры» Владимирский централ дружит с тюрьмой немецкого города Бохум (Северный Рейн-Вестфалия). Немцы приезжали во Владимир с гуманитарной миссией. Подарили лекарства, спецодежду, оборудование для зубоврачебного кабинета, спортивный комплекс и несколько подержанных машин для перевозки заключенных. Зэки, увидев в импортном «секонд-хэнде» туалет, кондиционер и холодильник, буквально теряли дар речи...
«У моего немецкого коллеги заключенных в три раза меньше, а сотрудников тюрьмы в два раза больше, – рассказывал Малинин. – В их тюрьмах существуют так называемые блоки. Начальник отряда, социальный работник, два психолога и сотрудник общей службы работают с двадцатью пятью заключенными, осужденными за насильственные преступления. Ресоциализация у них поставлена весьма серьезно.
Встречался я с русским немцем, который связался со шпаной, воровал, стал наркоманом и сел на восемь лет. Решил он изменить жизнь. Вылечился в тюрьме от наркомании, получил профессию дизайнера и заказ на работу от одного фермера. Разрешили ему свободно передвигаться. Социальные работники подыскали квартиру, познакомили с девушкой, на которой он женился. После заключения парень будет жить, как все нормальные люди.
А вот вам другая судьба. Наш заключенный после освобождения уехал на родину в мордовскую деревню. Образования и профессии нет, работы в деревне нет.. Полгода жил на одних мамкиных кабачках, потом приехал ко мне: «Помогите устроиться хоть куда-нибудь!»